Форум » Библиотека » Цветок Шиповника » Ответить
Цветок Шиповника
Алассиэн: ЦВЕТОК ШИПОВНИКА часть первая [more]Разве я человек? По-моему, уже нет. Причём давно. Тогда кто я? Что не человек, это точно. Рога, уши коровьи, морда, как у них, копытных. Правда, копыт у меня нет, есть лапы. Так что я точно не бык – у меня ещё и клыки есть. И хвост. Пушистый такой. Как бы я без хвоста на четырёх бегал? Лапы – как у кошки лапы. Почти. Потому что у меня ещё на передних лапах пальцы. Нормальные такие пальцы, почти как человеческие, только с когтями. И когти не убираются. Ненавижу на свою морду смотреть! Образина! Все зеркала, какие нашёл, давным-давно побил. А что? Двинул один раз лапой – и готово! А, чего они говорят – «Вышли бы Вы, мессир, к людям, а не сидели бы тут, как…» Ага, как же! Если меня не подстрелят сразу, так буду у какого-нибудь охотничка в клетке сидеть. Или на цепи. Зверюшка домашняя, говорящая, и фокусы показывать умеет. Вот лежу я, значит, в углу двора возле конуры, хозяин мне миску помоев выносит, за ушком чешет, «дай лапу» говорит. Умница, пушистик! Тьфу! Вот так тут и живу один. Вообще-то не совсем – в моём замке почти все вещи живые. Разговаривают, бегают, советы дают. Ага, им-то что! Они –то хоть симпатичные, не то, что я – не пойми что за страшилище. У Люмьера вон даже с метёлкой любовь. Думают, я не замечаю. А я как на них взгляну, так тошно. Сколько же мне лет? Здесь время неправильное какое-то; да я, вообще-то, давно и считать перестал. Только вот если у розы уже нижние лепесточки привяли – значит, двадцать мне точно есть. И вот иду я как-то по анфиладе. Наступаю на ковёр, чтоб когтями не стучать. Выглядываю на лестницу – и, надо же – у нижних ступенек мужичок какой-то стоит, по сторонам оглядывается. Спрашивает «Тут кто-нибудь есть?» Зачем он явился? На меня, что ли, посмотреть? … Что я, комнатная собачка? От возмущения я уже рычу. Встал на верхней площадке лестницы и затаился. Наблюдаю. Слуги мои дорогие от радости разве что не подпрыгивают. «Пройдёмте, мессир, отдохните, выпейте чаю!» И идёт ведь! Ну, хватит! Я его к себе в гости не звал! В два прыжка пролетаю лестницу, сворачиваю налево, распахиваю дверь. Они его в моё кресло усадили! В моё любимое! И угощают! Ну, вот я сейчас вам всем покажу! Зверею. Ясно чувствую, как шерсть на загривке встаёт дыбом. Рычу. Да, вот нравится мне рычать! - Здесь чужой! Люмьер несёт чепуху, что-то объясняет, но слушать его я не собираюсь. Ага, мужичок увидел меня, перепугался. Да, я страшный! Сейчас снова зарычу – ещё страшнее буду. Рога у меня, клыки из пасти торчат, красный плащ по полу тащится. На картинках черти как раз такие. Подхожу на четырёх, принюхиваюсь, разглядываю «гостя». Никудышный он какой-то – маленький, лысенький. И бормочет: - Я …Я не хотел… А сам на мою морду пялится, глаз не сводит. Ну, чего уставился? Когсворт что-то мямлит, но я его не слушаю. Перепрыгиваю через кресло и вновь рычу. Мужичок пятится, я иду за ним. - Что ты здесь делаешь? - Я заблудился в лесу… И… и вот… -Ты нежеланный гость! А он всё смотрит и смотрит! Нет, это невыносимо! - На что ты уставился? Ты пришёл посмотреть на чудовище? - Я искал ночлег… А сам всё на меня смотрит. Свирепею ещё больше, хватаю мужика за шиворот, ору: - Здесь ты найдёшь ночлег! – и волоку его в башню. Завтра придумаю, что с ним делать. Ходят тут всякие… Шляюсь по парку. Всё заросло, отменные дебри получились, пруд давно никто не чистит. Западная стена обрушилась – не вся, конечно – просто есть там такой хороший проход… Иду в него, как в ворота. В другом месте пришлось бы сигать через забор. Сразу за парком начинается лес. Если идти прямо весь день, можно выйти в горы. Правда, на гребне хребта я был всего раз или два. Возвращаюсь вечером. Заметно похолодало, начал срываться снежок. Вот, опять моя как-бы-зима пришла. Потом будет как-бы-осень, потом – снова зима. К западу от Замка лета нет вообще. У парадного входа вижу осёдланного коня. Мужик безлошадный был – я проверял. Это ещё что за гости? Так и есть: дверь в башню открыта. Взлетаю по винтовой лестнице, на повороте въезжаю плечом в стенку. Не вписался. У двери, за которой мой мужик сидит, кто-то на коленях и с факелом. Переговариваются. Я отшвыриваю этого кого-то одной левой. Факел катится в сторону и гаснет. - Кто здесь? Ой. Оказывается, это девушка. - Кто здесь? – повторяет она. – Кто Вы? Я стою в тени, она меня не видит. И пусть не видит. Она такая… Такая… А я кто? - Хозяин этого замка, - рычу в ответ. Надо же – оказывается, не рычать не получается. - Это мой отец, - говорит она. – Он болен, ему нельзя здесь быть, это опасно! Отпустите его! Стану я его отпускать, как же! Может, я первый раз за столько лет живого человека увидел. - Он не должен был вторгаться сюда! Она всё ещё стоит на коленях, смотрит куда-то вверх – наверное, пытается разглядеть меня. Мужик выглядывает в дырку под дверью, лопочет: - Уходи, Белль, оставь меня! Белль – это что, её имя? -Что я могу сделать? Надо же! Ничего ты не можешь сделать. Давно всё плохо и становится только хуже. «Уходи», - думаю я – «уходи же! Почему ты меня не боишься?» - Но должен же быть какой-то выход… - о чём она думает? Хожу взад-вперёд, стучу по каменному полу когтями, стараюсь держаться в тени. -Стой! Удивляюсь, замираю, поворачиваю голову. Девушка делает шаг вперёд, к свету. Она такая… - Оставь лучше меня… Что? От удивления едва не роняю челюсть. -Тебя? Ты сядешь вместо него? Она что, совсем не понимает, что делает? Мужик кричит: -Белль, нет! Я не позволяю тебе! Ты не знаешь, что делаешь! Вправду за неё волнуется, что ли? - А если я соглашусь, - спрашивает она, - ты его выпустишь? Всё. Это оно. Другого шанса у меня не будет. Отвечаю: -Да. Но ты останешься здесь навсегда! А, вот теперь она меня наконец боится! Говорит нерешительно: - Выйди на свет! Вот этого я не ожидал. Ох, что делать-то? Осторожненько эдак делаю шаг к световому потоку из окна-бойницы. Показываться мне очень не хочется. Потому что… Всё, увидела меня, вскрикнула, лицо руками закрыла. Я сам, когда себя такого в зеркале первый раз увидел, тоже орал. Но это так, частности. А вдруг она сейчас передумает? Говорит: _Я обещаю… И всё же я в это почти не верю. Но если успеть… - Ладно, - тут же соглашаюсь я. Моё слово должно быть первым. Отмыкаю дверь, быстренько хватаю мужика за шиворот и волоку вниз, на выход. Кажется, грубо: он спиной ступеньки считает. Ну и вопит, упирается, конечно. Я бы, может, и получше его нёс, но его надо отправить отсюда быстро, а я на двух плоховато держусь, упасть могу. Поэтому подгребаю передней правой, мужика несу левой. Плечом открываю дверь во двор, шагаю к Тартарини, забрасываю мужика в карету. Командую: - Отвезите его домой! В землю он тут врос, что ли? Точно – копыта уже какими-то корнями заплело. Но ничего, поднимается, топает к мосту и дальше. Тартарини сейчас карета с копытами. На паука немного похож; в общем, зрелище жутковатое. Ничего, бодро так пошёл, справится. Он – не я, так что выберется без помех. А где это «домой» - ну, до ближайшего городка, наверное. Может, сам у пассажира спросит. Иду обратно, наверх поднимаюсь уже медленнее. Слышу, как меня окликает Люмьер. Вот он, в нише стоит. _Чего тебе? - Мессир, я подумал, если девушка проведёт в замке какое-то время, то не могли бы вы предложить ей комнату? Хмыкаю что-то неопределённое и иду дальше. Надо же – сам я об этом как-то не подумал. Девушка стоит в том самом закутке, за дверью, в окно смотрит. Гляжу поверх её головы туда же и вижу, что Тартарини как раз переходит мост. Всхлипывает, оборачивается ко мне, слёзы с лица стирает: - Ты даже не дал мне с ним проститься… А я его больше не увижу. Не увижу никогда… Что, пушистик, доволен? Чувствую себя идиотом. Правда, нехорошо как-то получилось. Рявкаю: - Идём. В твою комнату. Вот, теперь говорить учиться надо. Слова-то я помню, а вот разговариваю позорно. Ладно, как есть, так есть. Она удивляется: - В мою комнату? Но я думала… -Ты хочешь остаться в башне? -Нет. - Тогда пойдём. Я иду впереди, на двух, несу Люмьера в правой передней. Он старается, светит изо всех сил, все три свечи зажёг. На двух я как следует уже давно не ходил, разучился. Вот теперь думаю, как бы не упасть, а то передняя (или верхняя) часть туши перевешивает. Украдкой оглядываюсь, смотрю, кого же это я в Замке поселил. Какая же она маленькая! Люмьер молчать долго не может. Тихонько начинает давать советы: - Скажите ей что-нибудь! Правда, что это я молчу? - Надеюсь, тебе здесь нравится, - оборачиваюсь я к ней. Она кивает, но, похоже, не очень-то искренне. Нашёл тоже, где спрашивать, пушистик! Здесь с потолка полтора десятка химерских каменных морд торчат. Эти ещё пострашнее моей будут. Оглядываюсь, смотрю на неё. Маленькая такая, тоненькая, в платье синем. И глаза – упрямые, карие. И хвостик с синим бантиком из длинных тёмных волос. Красивая… -Здесь теперь твой дом, так что ходи где хочешь. Но не в Западном Крыле! - А что в Западном Крыле? - Запрещено! – коротко говорю я и для убедительности рычу. Она вздрагивает. Идём дальше. В Западном Крыле я всё ободрал и разгромил, но её это не касается. Замок большой, ей места хватит. И вообще – чего? Чего, чего – живу я там, вот чего! Комната у лестницы, между Западным и Восточным, ещё на зимней стороне. Сколь я помню, когда кузина СелестИ гостила, она именно здесь жила. Значит, для Белль подойдёт. - Это твоя комната, - пропускаю её вперёд, сам стою у двери. – Если тебе что-нибудь нужно, мои слуги о тебе позаботятся. Люмьер шепчет мне в ухо: - Обед! Пригласите её на обед! Вообще-то это будет ужин уже, но это я потом думаю, а прежде вытягиваюсь весь и выговариваю как можно торжественней: Ты… Пообедаешь со мной! И это не просьба! Захлопываю дверь и ухожу, довольный собой. Кажется, всё получилось! [/more]
Алассиэн: Оно большое. Рукописное (и, как всегда, не набранное). То, что я записывала сегодня - это явно к той же линейке, но по событиям очень сильно после.
Ветер: Алассиэн пишет: То, что я записывала сегодня - это явно к той же линейке, но по событиям очень сильно после. Ну, ведь по твоей хронологии Белль пробыла в замке довольно долго.
Алассиэн: Ветер Э, нет, Ветер, это даже не в ту весну и не в ту же зиму... Это уже вообще совершенно по-человечески.
Алассиэн: Итак, полагаю, надо продолжить повествование. Почему-то вниз головой я, и снег перед мордой качается. Потом вижу лошадиные копыта. - Очнулся? Надо же - это Белль. А я поперёк седла болтаюсь, задние лапы по земле тащатся. -Пусти. Сам дойду. Кое-как сползаю с коня, оглядываюсь. Мы уже во дворе замка. А у меня на плечах поверх моего чужой плащик надет. Смотрю на Белль - она в одном платье. Выходит, этот плащ - её. На четырёх идти не могу - больно. Правая передняя лапа порвана, вся в грязи и крови (где я грязь нашёл? Или не я, а волки?), спина тоже болит. Вяло порыкивая, на двух бреду в замок, левой передней держусь за стенку. Добираюсь до своего любимого кресла, кое-как отцепляю чужой плащ, бросаю на пол. Забираюсь в кресло с ногами (в смысле, задние лапы поджимаю) и сижу. В камине горит огонь, но мне почему-то холодно. Чего-то меня даже трясёт. Вот буду сидеть здесь, пока совсем не сдохну. Вскоре рядом появляется Белль. Когда она забрала свой плащ, я не заметил. Волосы у неё мокрые, уже без бантика, рукава закатаны по локоть. Сначала она ставит на столик рядом с креслом миску с какой-то кисло пахнущей жидкостью, потом на пол - тазик с водой; что-то над ним делает и тянет руки ко мне. Пораненную правую лапу пронзает волна жутчайшей боли. Я ору, вырываюсь - больно же! Так ей и говорю. А она ещё и спорит! Говорит: -Сиди спокойно! -Ну так больно же! – возмущаюсь я, и, придерживая правую лапу левой, стараюсь как-нибудь отвертеться. У Белль в руках мокрая тряпка, она мне прокусы-продиры собирается промывать. Но терпеть это издевательство у меня попросту не хватит сил. - Сиди спокойно - и не будет так больно! Да она мной командует! Я ворчу: -Если бы ты не убежала, ничего бы не было! А она – нет, чтоб признать, что неправа! - возражает: -Если бы ты не пугал меня, я бы не убежала! Краем глаза замечаю наблюдателей – Люмьера, миссис Поттс и Феллис. Прячутся за тумбочку. Куцые кошки! Ну да, я её пугал. Зачем, сам не знаю. Ну и что же теперь – сдаться? Нет уж! - Но ты… Не должна была этого делать! Ага, вот тебе! А она мне тем же тоном отвечает: - А ты должен сдерживать свой характер! Ну вот, снова. Ладно, я неправ. Наверное, меня, после всего этого, надо было там в лесу бросить. Подставляю лапу – отдаю на расправу, можно сказать. Сам отворачиваюсь, чтоб безобразия не видеть. Когда совсем нестерпимо, сквозь зубы то ли вою, то ли рычу. И вдруг слышу: - Спасибо… Это Белль говорит? Да быть того не может! Оборачиваюсь. Удивлён весьма. А она тем временем продолжает: - Ты спас мне жизнь. Спасибо? Мне? Да я же просто… Я же ничего такого не сделал! Подумаешь! И я отвечаю: - Не за что… А сам думаю: кто кого спас-то? Может, всё же она – меня? Наблюдатели дружно выглядывают из своего укрытия. Слушают внимательно. А я забыл даже, что бояться надо. Это так… удивительно! Когда вспомнил, что вообще-то больно, Белль мою лапу уже бинтовала. Я было снова взвыл, и тут она спросила, как меня зовут. - У тебя имя есть? Имён у меня было целых три, но кроме как «мессир» или «хозяин», меня никто не звал уже давно. Я задумался было, зачем ей, но имена всё-таки назвал. - Есть. Этьен-Анри-Эглантен. И отчего-то сообщил ещё и фамилию: - Лионелли. -Вот что, Эглантен, - сказала Белль, закончив с бинтованием лапы. – Завтра повязку нужно будет менять, (Я представил, как, и зажмурился) А сейчас давай-ка спину. Я знаю – там тебя тоже рвали. Я сполз на ковёр, отцепил свой плащ и вновь зажмурился.
Алассиэн: Просыпаюсь уже днём - солнце стоит высоко. Вот что интересно: по небу оно ходит вроде как всегда, а как-бы-лето к востоку от замка никогда не сменяется осенью, только сразу весной. Но это я так, задумался. Мне вчерашнее приснилось или нет? Уау! Стоять на четырёх не могу, лапа в бинтах - значит, всё правда. Критически оглядываю себя. Шкура пыльная, грива какими-то клочками сбилась, и вообще... Нет, так нельзя. Шкуру буду в порядок приводить, когда вчерашнее безобразие заживёт. Но вот как бы это так гриву расчесать? Рычу, роюсь в своём хламе. Роюсь долго. Гребень я всё-таки нашёл, и я даже помню, как им пользоваться. Нет, в зеркало я смотреть не буду (одно-то зеркало в замке точно есть), но, кажется, получилось хорошо. Потом поднимаю когда-то мною же сваленный шкаф, отдираю заклинившую дверцу. Ничего интересного, даже пытаться не стоит. Я теперь в свои старые рубашки точно не влезу. Что же делать? Есть ещё сундук, но ключ от него я потерял. Иду в гардеробную. Это несколько очень больших комнат, и там есть всё. А у гардеробной есть свой хранитель. Правильно – шкаф. Шкафесса Тициана. Мне повезло. Прадед был почти такого же роста и так же широк в плечах. Туша у меня, конечно, не вполне человеческая, вещам этим лет много, но сохранились-то они прекрасно! Вот только дырку для хвоста добавить, и вовсе замечательно будет. А потом портные Мануэль и Джанино ещё что-нибудь сошьют, уже специально для меня. От камзола я решительно отказался – жмёт. В рубашке и то как-то непривычно. Рубашка, плащ, штаны, обуви для лап не бывает, да и не надо. Пошёл на кухню, вылакал тазик тёплой каши и понял, что жить на свете хорошо.
Алассиэн: Сегодня на зимней стороне погода ясная, ни облачка, и мороз слабенький совсем. Мне так и вовсе не холодно. А человеку как? Я стою на террасе, смотрю, как по главной аллее гуляет Белль. Меня она, скорее всего, не видит. Ну и ладно. Рядом важно вышагивает конь, кругами носится Бублик – лает радостно, то и дело ныряет в насыпавшийся за ночь сугроб. Весело ему… Правая лапа нудно болит. Ничего, пройдёт. В первый раз, что ли? Только прежде меня никто не пробовал лечить. Уж в последние годы – точно. Я удивлён…Озадачен? Наверное. Определённо, я никогда прежде не испытывал таких чувств. Думаю вслух: - Что бы для неё сделать? Рядом, на перилах, расположились вездесущие Когсворт и Люмьер. А пусть вместе со мной подумают! Оборачиваюсь к ним, спрашиваю: - Ну что? Вперёд выступает дворецкий. Произносит скучающим тоном: - Есть стандартные вещи: цветы, шоколад, клятвы, которые не исполняют… Я полагаю, клятвы, которые не исполняют, и давать незачем. Но, может, так надо? Кстати, а что такое «стандартные вещи»? Тут Когсворта оттесняет Люмьер: -Нет, нет, это не годится! Нужно что-то особенное! (с этим я согласен всеми лапами), - что-то такое, чтобы зажечь в ней интерес. А ну-ка постойте! На перевязку сдаюсь безропотно. Я само благоразумие и терпение. Правду сказать, как будто и болит уже не так сильно… Белль такая… такая… А у меня есть коварный план. И я очень боюсь, что ничего не получится. Иду по коридору рядом с Белль. Вот она, заветная дверь! Останавливаюсь, говорю: -Белль, я хочу показать тебе кое-что. Осторожно приоткрываю дверь, заглядываю в щёлку. Да, это точно здесь! Добавляю: - Только сначала закрой глаза! Это сюрприз! Ох, не верит она мне! Я же только вчера… Смотрит недоверчиво. Но – ура! – всё-таки закрывает глаза. Я осторожно провожу лапой перед её лицом. Не притворяется. Всё честно! Распахиваю двери, беру Белль за руки и, пятясь, веду за собой. Какие же у неё маленькие ладони… Она спрашивает: - Можно открыть глаза? Я отвечаю: - Нет. Ещё нет. Останавливаюсь в центре зала, отпускаю её руки. - Стой здесь, – и бегом бросаюсь отдёргивать шторы. Бархатное зелёное полотнище ползёт в сторону; за ним второе, третье…Очень скоро в зале становится совсем светло. Белль спрашивает снова: - А сейчас уже можно? Да! Именно! И я говорю: - Хорошо. Сейчас! И делаю лапами такой жест… Как же он называется? Мама так делала, когда начинала рассказывать сказку… А вдруг Белль здесь не понравится? Она оглядывается по сторонам – смотрит налево, направо, вверх… И везде – до самого потолка – книжные полки. Мы в библиотеке Замка. -Не могу поверить! Я не видела столько книг за всю жизнь! Я спрашиваю: - Тебе нравится? Кажется, у меня дрожит голос. - Это замечательно! – отвечает она. - Они твои, - просто говорю я. И тут… Я потрясён совершенно. Потому что Белль берёт меня за руки и говорит: - Большое спасибо! А потом: - Можно, я посмотрю их прямо сейчас? И я отвечаю: - Ну конечно! Кажется, это называется счастьем. Я бы подарил Белль весть замок, только чтобы ещё раз увидеть её улыбку. Нет, всё-таки, как же это удивительно! Я совсем привык быть один – ну, почти один. Слуги разве что… Но прежде было просто. Не понравилось что – так порычал, и порядок. А теперь даже рычать не хочется. Раны совершенно зажили, но я теперь больше не хожу на четырёх. Забираюсь в какой-нибудь глухой уголок Замка или же в лес – туда, где меня точно никто не видит – и учусь как следует ходить на двух. Я же всё-таки человек… То есть, если повезёт, однажды буду. Не скажу, что это просто - по-человечески ходить. А уж бегать – и подавно! Но у меня всё-таки получается! Ещё я учусь правильно говорить. Иногда меня слушает и поправляет Люмьер. Он же утверждает, что всё получается просто замечательно. Интересно, месяц назад стерпел бы я его советы? Мануэль и Тициана сшили для меня новый гардероб. Меня вполне устраивает костюм штаны-плащ-рубашка, но Мануэль утверждает, что камзол совершенно необходим. Для особо торжественных случаев. Вчера Белль сделала мне удивительный подарок – мой алый плащ, что волки при побоище порвали. Выстиранный, выглаженный, заштопанный. Подари она мне вторую библиотеку, я и то не был бы рад больше. А ещё Белль сказала, что, если моё приглашение на обед ещё в силе, будем считать, что тот обед – это завтрак следующего дня. Да. Вот тогда я понял, зачем мне нужен камзол для особо торжественных случаев. Волнуюсь. Ужасно волнуюсь. Белль… Она ведь совсем меня не боится. Смотрит на меня спокойно, не отводя взгляд. Почему же я сам себя в зеркале видеть не могу? Я не с самого начала был таким, как сейчас. Рогов не было, гривы через всё пузо – тоже, зубы наружу из пасти не торчали. Но годы шли, я, видимо, становился старше и обретал эти «украшения» одно за другим. У турьих телят тоже ведь не бывает рогов, ведь так? С клыками я пытался бороться. Они ужасно мешали, и к ним я никак не мог привыкнуть. И не хотел. Что я только не делал! Но ничего не помогло. Один из способов был таким. Я взял бечёвку покрепче, к одному её концу привязал чугунный утюг, на другом сделал петельку и накинул её на нижний левый клык. Дело было на верхней площадке главной башни. Я покрепче вцепился в кольцо люка и швырнул утюг вниз. Оказалось – таким способом можно оторвать голову, но никак не выдернуть зуб. Если бы бечёвка не порвалась, наверное, так бы и было. Единственное, чего я добился - свернул пресловутый зуб чуть на сторону. Только и всего. Это было давно. Теперь уже кажется, что очень давно. И, наверное, глупо. Скажете, я боюсь боли? Ну да, я её боюсь. Но что мне оставалось делать? Врача отец выгнал давным-давно, когда мне было лет семь; а вслед за врачом сбежал и капеллан. А Барнету в руки – да какие уж там руки! – я не дамся. Ну разве если только вдруг надумаю подстричься.
Ветер: Огромное спасибо, слов нет, как мне эта часть понравилась! Очень живые образы и мысли. Честно говоря, я сам уже давно творчетсвом не занимаюсь. Но от этого ещё больше ценю творения других.
Алассиэн: Ветер Шиповник цветёт! (сфотографировано сегодня на мобильный)
Ветер: :) красиво! Только я больше люблю розовые. Кстати, в моём фан-видео тоже есть цветок шиповника. Правда, не все лепестки на месте - но это даже более... более в тему :) http://www.youtube.com/watch?v=3jbrwDO10X0&feature=channel_page Ещё пробовал растить шиповник дома, но он засох
Алассиэн: Впервые за много лет я надел роскошный зелёный камзол и даже повязал кружевной галстук. Камзол жмёт, мне в нём неудобно, но чего не вытерпишь ради красоты! Или – как я – чтобы походить на человека. Ну хоть немного. Волнуюсь, мету хвостом пол. Собравшееся на столе семейство миссис Поттс раскладывает завтрак по обыкновенной посуде, неживой. Я, как обычно – то есть не как обычно – обыкновенным образом миска на полу стоит, потому что так удобней – я, как обычно, из этой самой миски начинаю лакать. И вдруг понимаю, что делаю нечто ужасное. Не-человеческое. Потому что Белль смотрит на меня… изумлённо? Растерянно? Так как-то. А в руке у неё штука такая, которая, кажется, ложкой называется. И этой вот ложкой и надо есть. Только я уже не помню, как… Чип едва сдерживает смех. Смеётся… надо мной. Миссис Поттс смотрит на сына грозно – и он, так и быть, уже с совершенно серьёзным видом подталкивает ко мне эту самую ложку. Ох. Неудобно-то как. Но я смогу! Обязательно смогу! Как же это держать? Сгребаю ложку лапой за черенок, зачёрпываю ею кашу, кое-как забрасываю в пасть. Почти всё летит мимо. Вытираю морду рукавом… И снова – этот взгляд Белль. Я всё сделал неправильно. Всё. Я чудовище. Она меня теперь презирать будет… Забиться бы сейчас куда-нибудь в тёмный угол, желательно за шкаф или под стол, носом к стенке; закрыть глаза, накрыть морду тряпкой, и не видеть, не быть, не чувствовать… Всё пропало. В хлеву тебе место, пушистик. Человеком быть захотел… И тут Белль делает то, чего я совсем не ждал от неё – откладывает свою ложку в сторону, поднимает миску обеими руками и пьёт из неё через край. И мой тёмный пыльный угол, в котором я уже мысленно сижу. Куда-то исчезает. Ура! Так тоже можно! Она не презирает меня... И вообще, представим себе, что это – такая игра! Я торжественно поднимаю свою чашку, улыбаюсь – я уже умею улыбаться! – и делаю то же самое, что и Белль: пью через край. Больше она не увидит моего позора. Я научусь есть по-человечески! Я обязательно научусь! Сколько же я всего на самом деле забыл! Жил себе спокойно, никому не мешал, никому был не нужен… наверное. Теперь же постоянно натыкаюсь на то, что вот так – не умею, того – не помню, а чего-нибудь вообще не знал никогда. И нужно всему учиться заново. Вот как сейчас, когда я сижу на кухне и мне объясняют, как правильно складывать пальцы на черенке ложки…вилки.. Объясняют те, у кого и рук-то нет, кто сам давно всё был должен забыть, но ведь помнит же! Это что же получается – я сам первый поверил в то, что я и есть чудовище? Впрочем, это прежде было. Кошки с ней, с мордой, я же себя человеком чувствую. И стану когда-нибудь. Наверное. Яркий, солнечный день. Зимняя сторона. Снег так и светится, блестит. Гуляем в парке: я и Белль. На нас заинтересованно смотрят не утратившие любопытства мелкие птички. Местные воробьи ни химерами, ни вещами почему-то не стали. Они просто цветные. Им бы положено быть в коричневых да серых пёрышках, да чумазиться, ночуя по зиме во всяких щёлках в пыли да саже… Ан нет. Стайка птичек всех цветов: оранжевого, синего, розового. Да и не мёрзнут они подолгу, перелетают на тёплую сторону. Им-то что? Я наблюдаю за Белль. На ней сегодня розовое платье из гардероба Селести и такого же цвета тёплый плащ. Какая же она всё-таки красивая! Птички бесстрашно садятся ей в ладонь – поклевать ссыпанное горкой зерно. Ловлю себя на мысли, именуемой «зависть». Я тоже хочу. Чтобы у меня из рук птицы кормились! Заодно и узнаю, признают меня эти мелкие за хищника или нет. Белль понимает меня с полувзгляда. Отсыпает в сложенные горстями ладони лакомого воробьям корма. Ну что же! Приседаю, протягиваю руки к птицам. Фрр!- они разлетаются от меня в разные стороны. Потом вновь садятся на снег в десятке шагов впереди. Иду к ним, держа вытянутые лапы перед собой. Берите у меня! Нет, ничего не получается. Мне грустно. Что же я делаю не так? Поднимаю голову, оглядываюсь на Белль. Ну скажи, где я напутал? Почему они ко мне не садятся? Она качает головой, что-то вроде «ну что же ты!» Опускается на колени рядом со мной, кладёт мои лапы-ладони на снег, отсыпает сквозь пальцы дорожку из зёрнышек. - Сиди тихо. Они прилетят сами. Сижу. Замер. Сосредоточился. И- верно! – вскоре в мои ладони запрыгивает первая птичка! Победно оглядываюсь на Белль. Ура! У меня всё-таки получилось! Она улыбается мне, касается пальчиками моей лапы, потом отходит чуть в сторону. Как же всё-таки замечательно, когда она рядом. Как хорошо! Может, зря я так думаю? Или – слишком рано? Но Белль так на меня смотрит! Так… ласково, что ли. Никто прежде так на меня не смотрел. Воробьи уже склевали все зёрна, но улетать и не думают. Сидят на моих лапах, на плечах, даже на голове. Значит, клыки клыками, но я не хищник. У Мурсио они бы так на спине не сидели. Он кот. То есть теперь коврик, но всё одно охотится на птиц, а они его всё одно боятся. Ну, хватит. Пора подниматься. Едва я шевельнулся – воробьи с громким чириканьем сорвались прочь. А меня накрыл преизрядный ком мокрого снега. Отряхиваюсь, оглядываюсь, ищу, откуда прилетело. Обидеться то ли не успел, то ли решил, что оно того не стоит. Потому что снежок в меня кинула Белль – вот же она, смеётся. Прячется за дерево. Ну вот я сейчас… Опускаюсь на колено, быстренько катаю целую снеговую глыбу, моей морды поболе. Торжественно-грозно поднимаю её одной лапой, делаю вид, что замахиваюсь… и роняю аккурат себе на голову. И тут же сажусь в снег – будто я снежок уронил случайно, а на самом деле… Ловко всё-таки получилось! И Белль смеётся. Надо мной? Вместе со мной! Как и я. Устраиваем шутливую беготню, перебрасываемся снежками - оказывается, уже хорошо бегаю, даже мысли не возникает встать на четыре лапы. Я бросаю снежки намеренно мимо, она – то мимо, то в меня, но мне совсем не обидно, даже наоборот. Мне весело. Давно не было так весело. В итоге я побеждён, забросан снежковой мелочью и вообще закатан в сугроб (с моего полнейшего одобрения и при моём же деятельном участии). И - да! – сегодня я научился смеяться. Возвращаемся в замок, довольные и счастливые; Я весь в снегу, и плащ теперь, по итогам, уже мокрый – ерунда! Высохну у камина. Белль спрашивает, люблю ли я истории о приключениях. А я… не знаю. Раньше они мне, кажется, нравились. Теперь – не знаю. На всякий случай говорю, что да. Забегаем в библиотеку, Белль берёт книжку, я походя спрашиваю откуда-то выглянувшего Когсворта: - Камин разожгли? Разожгли. Осторожно снимаю с плеч Белль плащ, оставляю его мигом притворившемуся просто-вещью Барнету. Сажусь на ковёр у камина рядом с Белль. У неё на коленях – книжка. А я люблю слушать. Хорошо вот так… доверять. Не пугать, не требовать, не спорить. Просто быть рядом и знать, что она тоже доверяет. И совсем-совсем не боится. - В первый день октября тысяча шестьсот десятого года от Рождества корабль сей оставил гавань и развернул паруса…
полная версия страницы